Современная забота об искусстве: от индивидуализма к солидарности
Александр Буренков: События последних лет, изменения в социально-экономической среде, в том числе связанные с пандемией, требуют переосмысления и формирования нового языка кризиса, нового языка заботы. Куратор Елена Сорокина в апреле прошлого года вместе со своей коллегой Наташей Петрешин-Башлез организовала проект под названием «Инициатива для практик и видения радикальной заботы», посвященный попыткам переосмыслить, каким образом различные художественные, культурные организации реагируют на вызовы кризиса. Современный капитализм Сорокина назвала нарциссическим авторитарным этатизмом. Он сформировал определенную модальность заботы, где она может рассматриваться только с индивидуалистических, эгоистических позиций.
Такая забота как будто исключает заботу о других: меньшинствах, беженцах, не замечаемых группах общества. В итоге складывается ситуация, когда само искусство и система культурных институций является продуктом такого индивидуалистического подхода к заботе. Забота воспринимается как развлечение, статусный инструмент, демонстративное потребление. С каких этических позиций должны курироваться культурные проекты в современных институциях? Каким образом забота о художниках и о других , может стать частью функционирования современных культурных институций? Эти вопросы стоят перед нами уже сегодня.
В ответ на них становится более актуальной идея медленного, заботливого, гостеприимного кураторского подхода. Современная забота в культурных институциях должна быть выстроена через идеи взаимозависимости, а не через взаимодействие независимых агентов и функционеров. Эта теория расширяет представления о современной заботе до внечеловеческой солидарности в заботе о планете, климате, других живых и не живых существах.
Забота о художниках как ответ на вызовы пандемии
Московский музей современного искусства – это городской музей, то есть отчасти государственный. Таким институциям бывает сложнее приспособиться к новым условиям. Это достаточно большие организмы, пронизанные различными бюрократическими процедурами, которые не позволяют так оперативно реагировать, как это делают небольшие институции и самоорганизованные инициативы.
Анна Журба: Вызов, с которым столкнулся не только Московский музей современного искусства, но и в целом музеи по всему миру: пространство сайта стало основным пространством коммуникации. К этому почти никто не был готов. Многие музеи, не только российские, смотрели на сайт как на страницу, где можно посмотреть часы работы и название выставки. Как инструмент коммуникации со зрителем ее никто не рассматривал, многие даже сегодня понимают, что не видят механизмов и сил в себе наладить эту работу так, как стоило бы в условиях невозможности выйти из дома.
В момент кризиса наша институция заняла позицию поддержки художников. Биеннале молодого искусства мы провели с этой целью, выплатили участникам гонорары. Оплата работы художников на выставках – это большой институциональный вопрос в нашем мире, мы долго шли к тому, чтобы гонорар художника стал нормой и смогли этого достичь. Как мне кажется, пандемия во многом ускорила эти процессы. Мы быстро поняли, что помощь в художественных проектах и жизненных ситуациях художникам необходима. Институции, музеи как раз могут принять активное участие в этой помощи, в перераспределении ресурсов в сторону конкретных людей, продакшенов выставочной архитектуры и так далее.
Забота – это не избегать конфликтов
Текущая выставка в Московском музее современного искусства называется Conflict Check и проходит в рамках второго сезона проекта «Форма художественной жизни». Она посвящена попыткам извлечь пользу из кризиса, из личных конфликтов и различных столкновений. Кажется, что конфликт не имеет ничего общего с заботой, однако именно в нем участники выставки видят продуктивную почву для развития художественной среды.
Анна Журба: Мы с моим соратником, куратором Сергеем Бабкиным решили, что тема самоорганизации очень важна и продуктивна. К тому же, самоорганизации являются территорией, на которой происходят самые интересные и новаторские движения. При этом понятно, что у самоорганизаций зачастую нет пиар-ресурса, иногда нет эмоциональных сил на распространение информации о своих проектах. Мы подумали, что можно использовать ресурс институции в том числе, чтобы о факте существования самоорганизаций узнала более широкая публика, постоянные посетители музея, которые зачастую не являются постоянными посетителями самоорганизации.
Проект, который сейчас идет, должен был быть первой серией в этом новом сезоне. Мы хотели построить его на принципе диалога между самоорганизацией из одного из городов России и самоорганизации одной из стран бывшего соцблока. Эта коммуникация должна была случаться либо по инициативе приглашенной нами самоорганизации, в данном случае это были FFTN+ из Санкт-Петербурга, либо нашими совместными поисками, основанными на какой-то тематике, общем интересе самоорганизации. Так получилось, первый диалог сломался, и стало понятно, что проект в этой форме не получится. Учитывая предыдущий опыт работы с самоорганизациями, в том числе опыт конфликтов, мы решили сменить формат.
У нас не принято анализировать конфликты культурно и подходить к ним спокойно и созидательно. Над художественной средой довлеет идея о том, что все должны быть со всеми согласны и двигаться в одном направлении, поэтому конфликты подавляются. Мы подумали, что будет честно построить разговор, пригласив другие самоорганизации, которые испытали внутренний конфликт либо работают с темой конфликта, и сделать совместное высказывание.
Замалчивание конфликта непродуктивно, а проработка конфликтов — это как раз то, чем некоторые из нас занимаются с психотерапевтом на регулярной основе. Как терапия, так и забота должны быть такие ежедневными ритуалами, как почистить зубы. Разрешение и проговаривание конфликтов должны быть повседневным гигиеническим минимумом.
Иван Новиков: Есть идея, которую разделяли некоторые художественные деятели 90-х: кураторство — это, в первую очередь, дружба. Понятно, что у этой позиции есть свои проблемы. Но, как мне кажется, забота — это новая форма взаимопомощи и дружбы. Сейчас, во время того же локдауна, огромное количество художественных деятелей, сообществ и институций столкнулись с тем, что они могут получить структурную помощь, финансовую, или помощь с арендой. Но есть множество проблем, которые не решить грантом, например, эмоциональное выгорание. Я участвовал в проекте Анны, как раз связанном с опытом переживания конфликтов. Этот проект оказался формой взаимопомощи, психологического уравновешивания, проговаривания. Часто именно этот опыт гораздо важнее для участников арт-сообщества, чем опыт выставочный, или финансовая поддержка.
«Медленные» арт-резиденции онлайн и оффлайн
Ограничение мобильности художников подтолкнуло к трансформации арт-резиденций. Многие из них с разной степенью продуктивности перешли в онлайн или в десктопные приложения. Однако онлайн-резиденции усложняют основную цель этого формата: изменить контекст, погрузиться в другую культуру, наладить диалог и культурный обмен с другими профессионалами.
Однако резиденции нового типа внесли тенденцию замедления, более длительного погружения в контекст. Участие, не нацеленное на быстрый результат, возможность провести более цельное исследование стали новой моделью для любой резиденции.
Адель Ким: Когда мы говорим о заботе и институции, резиденция — это то, что первым приходит на ум. Конечно, резиденции — это возможность перемещаться в какое-то новое окружение, видеть новые города, страны, знакомиться с кем-то, находиться постоянно в процессе коммуникаций, но это так же и возможность постоянного пребывания, работы с теми, кто представляет эту резиденцию. Редко бывает, что вам просто вручили ключ, а дальше каждый сам по себе. Приезжая в резиденцию, художник проходит все ступени знакомства с местом при поддержке медиатора, будь это координатор, куратор, менеджер, волонтер. Это формат, в котором соприкосновение институции с художником наиболее близкое. Все, начиная с бытовых вопросов и заканчивая художественным проектом, сопрягается с работой этой институции.
Если говорить о длительности резиденций, то это российская особенность делать резиденции от двух недель до максимум полутора месяцев. Понятно, что за это время ни один художник не сможет создать какой-то финальный проект. При этом, все резиденции ориентированы на результат, на выставку, на презентацию. В редких исключениях по итогам можно представить работу в процессе. Что касается мировой практики, продолжительность резиденции может достигать года, полутора лет с возможностью продления.
Пока, как мне кажется, мы еще пытаемся осмыслить, что же такое резиденция в России. Как с ней работать максимально этично, не инструментализируя художников? Я думаю, забота в резиденциях должна пониматься еще шире. То есть мы не только заботимся о художниках, мы должны их слушать.
Онлайн-резиденции уже с середины 10-х годов практикуют в Европе как один из возможных способов работы с художниками, которые не имеют возможности перемещаться свободно и не могут приехать. Развитие этого способа участия связано не только с событиями прошлого года. Но в условиях закрытых границ тот бюджет, который заложен на физический приезд и пребывание художников, можно перенаправить на закупку техники и другие организационные расходы онлайн-формата.
Есть замечательный кейс арт-резиденции СПАР (Санкт- Петербург), которая перешла почти полностью на онлайн-формате и успешно в нем работает. Одна из основных причин, почему они перешли в онлайн — изначально у них был фокус на зарубежных художников. По итогу у них сложилось настоящее онлайн-комьюнити, которое казалось бы так сложно организовать и удержать. Если мы хотим поддерживать художников, нужно быть гибкими и всегда думать о том, какие есть еще варианты, которые могут способствовать заботе.
Переход в онлайн как забота о региональных художниках
Онлайн-резиденции стали не только способом выживания проектов в пандемию, но и большой возможностью для регионов наладить связи и контакты, чтобы развивать арт-сообщества на местах.
Елена Аносова: Переход в онлайн актуален как никогда для таких труднодоступных мест как Сибирь. Я говорю «труднодоступных» не потому, что туда трудно добраться, а потому, что это дорогое удовольствие. Часто резиденция просто не может покрыть авиабилет. Поэтому переход резиденций в нетворк-формат это невероятно эффективная история и она имеет необходимый градус заботы. В качестве примера приведу резиденцию «Шишимская горка». Она планировалась в Екатеринбурге, но совпала с началом пандемии. Стало понятно, что офлайн встречи нельзя будет проводить, и может быть даже сама выставка не состоится. Финансовые ресурсы перераспределили на то, чтобы ряд критиков, кураторов и других деятелей искусств написали текст и сделали исследования для работ художников. Это невероятное проявление заботы и с точки зрения резиденции и вообще какого-то мироустройства относительно изменившихся обстоятельств.
Вторая кураторская школа проекта «Немосква» для меня имела значение. Она проходила в течение года, мы каждую неделю встречались, у нас были зум-занятия. Мы не только учились в этой школе, но мы же ее и делали. Участие в основном приняли художники и кураторы из регионов. С нами была Асли Самадова из Азербайджана, которая работала в Баку и Милане, это был невероятный опыт взаимодействия. Я нашла в лице своих коллег единомышленников, с которыми могу обсудить не только рабочие вопросы. Раз в неделю у нас были неформальные занятия, мы сами собирались в зуме и советовались друг с другом, обсуждали важные для нас вещи.
Очень часто переход из художника в кураторы, особенно в регионах, происходит слегка вынужденно. Ты просто понимаешь, что кроме тебя какие-то вещи никто не сможет организовать, потому что в регионе нет кураторов. Я уже не говорю про те регионы, где нет никаких институций современного искусства. В частности, в Иркутской области нет, поэтому я поступила в школу, чтобы получить опыт и поддержку. И я получила не просто поддержку, но еще и одобрение, что невероятно важно.
Часть моих коллег и экспертов из проекта «Немосква» из Улан-Удэ согласились приехать в Иркутск, приехала Барбара Хоуп, моя подруга и куратор из Вены. Мы провели бесплатную открытую встречу для иркутского сообщества, абсолютно неформальную, где любой мог прийти и познакомиться, посоветоваться, показать свои работы, спросить. До сих пор я получаю фидбэк от людей, которые получили поддержку и внимание на этой встрече.Так для моего региона «Немосква» способствовала заботе во многих проявлениях.
Забота о себе как источник ресурса
Анна Журба: Категория заботы невозможна в состоянии надрыва. Очень сложно эту категорию взращивать, когда процесс такой: уставший художник, работающий над тремя проектами одновременно, сталкивается с уставшим куратором, работающим над шестью проектами одновременно. Им всем помогает координатор, который работает над десятью проектами одновременно. Забота предполагает ресурс. Большой вопрос, где его брать и как корректировать с тем, чтобы забота о других была возможна. Иначе попытка заботы, приводит к выгоранию и аннигиляции самозаботы.
Анастасия Беспалова: Это ответственность и долг куратора – позаботиться прежде всего о себе. Работа из состояния минуса ведет к состоянию жертвы, к конфликту, к чувству выгорания. Чем можно поделиться, если у тебя ничего нет, а есть только раздражение?
Нам нужны форматы, которые помогали бы творческим профессионалам перезагружаться. Я бы смотрела в сторону междисциплинарности. Например, внедряла бы психотерапевтические практики в резиденции. Мне кажется, когда мы говорим о художественных и кураторских практиках глубокой сопричастности, это довольно небезопасный способ взаимодействия. И тут важен какой-то контроль, потому что искусство, все-таки, может травмировать. Может быть, это мог быть психотерапевт-супервизор. Необязательно человек из академической среды и медицины, но человек, который обеспечивал бы супервизию для культурных деятелей и давал обратную связь, нужен.
Кого не хватает в вашей галерее?
Разговор о заботе невозможен без упоминания ее обратной стороны: это привилегия, которая может оказаться доступна не каждому. С информационной, материальной или социальной точки зрения. И это тоже огромное поле работы для кураторов и институций.
Иван Новиков: Забота часто становится привилегией, потому что если у вас нет финансового тыла, который вам обеспечит поездку в резиденцию, отрыв от работы, у вас этого ничего не будет. Нужно быть готовым, что все разговоры о заботе — это высокий уровень, до которого нужно добраться, годами работая на других работах, зарабатывая на возможность съездить в резиденцию. Или учиться где-то. Не могу обойтись без ложки дегтя: профессиональное занятие искусством — это большая удача и привилегия. Это уникальная ситуация, которая возможна, но только в том случае, если вы живете один, у вас нет ни домашнего животного, ни детей. Никакой грант не покроет вам ваше количество семейных проблем. Большинство резиденций не поддерживают участников с детьми, с животными, с партнерами.
Александр Буренков: Вопрос привлечения разных художников также упирается в отсутствие инструментов, как донести до художников информацию о грантах, фондах, резиденциях, опен-коллах. Многие инициативы, которые агрегируют такие программы, не становятся популярными, не находят должного внимания в художественной среде, им не хватает пиар-ресурса.
Адель Ким: Очень важно, на мой взгляд, со стороны институций рефлексировать этот вопрос: кто не представлен у нас? Кого мы не видим? Каких художников нет? Какую политику исключения, возможно ненамеренно, мы проводим? Важно это осознавать и перепридумывать свои способы отбора, в том числе вводить более прозрачные схемы. У нас очень часто отбор на конкурсе проводит жюри, но мы можем не знать, кто смотрит работы и каким образом их оценивают. Сама институция должна это проговаривать: какие принципы и критерии лежат в основе отбора, почему тот или иной член жюри является носителем ресурсов.
